Ведь я изгнанник общества и света:
И я, как все, был счастлив, может быть;
И я, как все, изведал боль за это.

Байрон. “Дон Жуан”.


Достопочт. Августе Байрон
Саутвелл
26 марта 1804 г.

Получил вчера твое нежное письмо, моя дорогая сестра, и теперь спешу исполнить твое требование, отвечая по возможности скорее. Нет, дорогая моя любовь, мне не может хоть сколько-нибудь наскучить переписка с тобой, напротив, она приносит мне величайшее наслаждение, только, боюсь, письма мои будут не очень интересны тебе, ибо все, о чем я могу писать, так это моя привязанность к тебе, выразить которую вполне я никогда не смогу, а потому способен утомить тебя прежде, чем хоть немного ублажу себя. Ах, до чего же я несчастен, оставаясь в столь долгой разлуке с любезной мне сестрой! Но зато судьба уже порядком утешила меня, ибо я нашел в тебе родственницу, которую могу любить, и друга, которому могу довериться. Так, в этих двух смыслах, моя дорогая Августа, я всегда буду думать о тебе и надеюсь, что и ты не найдешь брата недостойным своей привязанности и дружбы.
Мне здесь, как ты можешь легко себе представить, довольно скучно, ибо, не будучи в коротких отношениях с лордом Греем, я стараюсь не заглядывать в Ньюстед, и для меня источником развлечений остаются книги и письма к моей Августе, что всегда составляет наибольшее из удовольствий. С лордом Греем не помирился и никогда не помирюсь. Он был моим ближайшим другом, причины же для разрыва этой дружбы таковы, что я не могу их открыть даже тебе, дорогая моя сестра (хотя если они кому-нибудь станут известными, то – тебе первой), эти причины должны навсегда остаться скрытыми в моей душе.
Причины, впрочем, достойные, ибо пускай я неразумен, но я и не взбалмошен в своих привязанностях. Мать моя не одобряет моего разрыва с ним, но если бы она знала причину (чего она никогда не узнает), она не стала бы меня в том упрекать. Он утратил в моих глазах всякое достоинство, однако я испытываю к нему такое презрение, что не способен его ненавидеть. Моя мать просит передать тебе привет. Я скоро вернусь в Лондон, чтобы вновь начать занятия в Хэрроу. По дороге туда я, конечно, повидаюсь с тобой. Передай мой поклон миссис Харкурт. Рад слышать, что она меня жалует, потому что я всегда буду уважать ее за отношение к тебе, любовь моя. Прошу, сообщи, видишься ли ты с лордом С. Осборном и как он там? Судя по тому немногому, что я знаю о нем, он мне очень нравится, и будь мы с ним больше знакомы, то, я уверен, он бы нравился мне еще больше. Не забудь сообщить, как там Меррей. Что же касается твоих видов на будущее, моя любовь, то да будешь ты счастлива! Уверен, что ты заслуживаешь счастья, а если оно тебе не выпадет, тогда я начну думать, что “мы живем в проклятом мире”. Напиши мне скорее. С нетерпением жду твоего письма. Да благословит тебя бог, любезная Августа, а я остаюсь твоим вечно любящим братом и другом.
Байрон

Достопочт. Августе Байрон
Хзрроу он-де-Хилл
25 октября 1804 г.

Моя дорогая Августа! Подчиняясь твоим желаниям и в благодарность за твое нежное письмо, я спешу как можно скорее ответить. Рад услышать, что кое-кто сообщает обо мне наилучшим образом, но, судя по упомянутому тобой источнику, думаю, что все преувеличено. Раз ты несчастна, дорогая моя сестра, то и я себя чувствую точно так же; была бы моя власть облегчить твои горести, ты скоро обрела бы иное расположение духа, а сочувствую я тебе пока гораздо больше, чем ты думаешь. Право, в конце концов (прости, дорогая сестра) мне хочется слегка посмеяться над тобой, ибо любовь, по моему скромному мнению, – это совершенные пустяки, набор любезностей, вздохов и обманов; что касается меня, то, будь у меня полсотни возлюбленных, я бы за две недели позабыл их всех, а уж если бы и вспомнил, по случайности, какую-нибудь одну, то лишь смеялся бы надо всем этим, как над ушедшим сном, и благословлял бы небо за то, что оно спасло меня из рук коварного слепого божка. И разве ты не можешь выкинуть кузена из своей прелестной головки (ибо о сердце нечего и говорить)? А если ты зашла столь далеко, то почему бы тебе не сбежать от старого Гарпагона (я разумею генерала) и не совершить путешествие в Шотландию, благо ты сейчас от нее совсем рядом.
Не забудь напомнить обо мне моей официальной опекунше леди Карлайль, внушительного присутствия которой я последние годы избегал и отнюдь не жажду удостоиться такой чести. Что же касается твоей разлюбезной леди Гертруды, то я не помню, хороша ли она собой, прошу, сообщи. Полагаю, она прелестна, потому что, хотя все они чванливы и сухи, среди этого поколения нет посредственностей. Насколько я помню, леди Кодор была привлекательной, милой особой. Скажи, твоя чувствительная Гертруда на нее похожа? Я слышал, что герцогиня Ретленд также была красива, но не будем говорить о ее характере, поскольку я терпеть не могу сплетен.
Прощай, моя прелестная сестра, прости мне мое легкомыслие, но напиши поскорей, и да благословит тебя господь. Остаюсь твоим нежнейшим братом.
Байрон.
P. S. Я оставил мать в Саутвелле некоторое время тому назад, чудовищно на тебя обиженную за то, что ты ей не пишешь. Как ни горько это говорить, мы со старушкой не ладили, подобно агнцам на лугу, но, полагаю, то была моя вина, я чересчур непоседлив, что совершенно выводит из себя мою требовательную матушку, мы расходимся во мнениях, затем спорим и, да будет сказано к моему стыду, слегка при этом выходим из себя, хотя вслед за бурей наступает затишье. Что стало с нашей тетушкой, любезной древней Софией? По-прежнему ли она находится среди людей живых или же поет псалмы с благословенными в ином мире? Прощай. Мне здесь довольно хорошо и спокойно. Друзей у меня мало, но публика приличная. Первым из них я ставлю лорда Делавара, моего самого милого и близкого друга. Ты не знаешь хоть сколько-нибудь это семейство? Леди Делавар часто бывает в свете, так что ты могла ее видеть. Если она похожа чуть-чуть на своего сына, то должна быть самой привлекательной дамой в целой Европе. У меня масса знакомых, но все они для меня пустое место.
Adeiu, дорогая Августа.

Достопочт. Августе Байрон
Хэрроу-он-де-Хилл.
Суббота, 17 ноябр. 1804 г.

Я очень рад, моя дорогая сестра, что тебе так нравится замок Хауэрд. Я уверен также, что все, что ты пишешь, совершеннейшая правда и что лорд Карлайль более мил, чем он показался мне. Однако, будучи мало знаком с ним и часто слыша о нем отнюдь не лестные мнения, я, естественно, никак не мог испытывать к его светлости поистине дружеские чувства. Ты пишешь, что моя мать хвалит мой милый нрав и достойную рассудительность, но, в отличие от тебя, я от нее ничего подобного не слышал, напротив, она постоянно упрекает меня в отсутствии именно этих свойств, утверждая, что являет собой прекрасный образец, которому я должен следовать. Ты получила приглашение и, конечно, если хочешь, можешь им воспользоваться, но если ты ценишь собственный покой и любишь находиться в приятном обществе, советую тебе держаться подальше от Саутвелла. Благодарю тебя, моя дорогая Августа, за готовность помочь мне и попытаюсь как-то воспользоваться твоей помощью. Не хотел бы, однако, полностью порвать отношения с ней, но в то же время не хотел бы и видеться с ней столь часто, как прежде; я уверен, она любит меня, она неоднократно доказывала мне свои чувства, в особенности с помощью денег, которые мне совершенно не нужны, поскольку я могу иметь их сколько угодно. Но поведение ее столь странно, к капризам ее так трудно привыкнуть, чувства ее проявляются так бурно, что, право, зло полностью перевешивает ее приятные черты. Среди всего прочего, я забыл упомянуть совершенно неуправляемую страсть к скандалам, страсть, с которой она совершенно не в состоянии справиться, тратя все свое время за границей на то, чтоб отмечать дурные черты и осуждать недостатки ближних, так что меня отнюдь не удивляет, что моя бесценная тетка получает от нее свою долю панегириков. Но все это ничто по сравнению с тем, когда вдруг случается возможность вынести порицание моему поведению, здесь уж “грядет великий бой”. Все мои предки, считая со времен норманнского нашествия, подлежат осуждению, сам я – обруган, и мне заявляют, что все те незначительные достоинства души и тела, коими я все же располагаю, идут от нее, и ни от кого другого.
Когда я уеду из Хэрроу, не знаю, это уж как ей заблагорассудится, а мне здесь нравится. Из всех известных мне священников мой учитель доктор Друри – милейший человек, в нем соединились джентльмен и ученый при полном отсутствии какого бы то ни было позерства или педантизма, и всеми своими незначительными знаниями я обязан одному ему; и не его вина, что я не научился большему. Я всегда с благодарностью буду вспоминать его наставленья и лелею надежду, что когда-нибудь смогу хоть как-то отплатить ему или его семье за его бесчисленные благодеяния.
Примерно через две недели начинаются каникулы. Я не говорил об этом матери и, кстати, не собираюсь делать этого. Если удастся, постараюсь уклониться от поездки в Саутвелл. Можешь быть уверена, в ближайшее время я постараюсь, насколько это возможно, никак не сообщаться с ней, однако она не должна знать о том, что я не хочу приезжать. Надеюсь, ты простишь меня за столь короткое письмо, но только что прозвенел звонок, призывающий нас собраться вместе. Напишу в самое ближайшее время, поверь мне.
Неизменно любящий тебя брат
Байрон
Боюсь, тебе немного трудно расшифровывать мои послания, но это, я знаю, ты простишь. Adieu.
Привет лорду Карлайлю.

Чарлзу О. Гордону
Особняк Бергедж
14 августа 1805 г.

Уверяю Вас, дорогой Чарлз, что письма Ваши никак не могут быть скучны или неинтересны, в особенности мне; напротив, они будут доставлять истинное удовольствие всякий раз, когда Вы сочтете нужным написать мне. Ответ на первое Ваше послание я отправил в Ледбери и боюсь, что Вы сможете получить его, лишь возвратившись из своего путешествия, которое, надеюсь, не оставит Вас разочарованным. Мне довелось несколько лет назад путешествовать по Шотландскому высокогорью, и в Эбер-гелди было красиво необычайно.
Полагаю, скоро предстанут перед Вами вечные снега вершины Лакин-и-Гер, величественно возвышающейся над нашими Северными Альпами. Еще жив в моей памяти тот восторг, какой я испытал, впервые увидев ее; вдали, подле Инверколда, в тени суровых скал, стоит Мар-Лодж – усадьба лорда Файфа; водопад Ди стремительно и дерзко мчит свои воды вниз по склонам совсем неподалеку от дома. Впрочем, мне нет нужды рассказывать более об этом, ибо Вы все вскоре увидите своими глазами. Искренне желаю Вам всяческого успеха в Вашем предприятии. В Хирфордшир я отправил Вам послание с подробным описанием нашего матча – проигранного, увы! В первом иннинге я завоевал 11 очков, 7 – во втором, итого 18, в чем превзошел я всех в нашей команде (кроме Ипсвича). У Брокмана – тоже 18. После игры мы пообедали вместе – вполне дружески и весело, а вечером продолжили игру.
С самыми нежными чувствами
Байрон

Августе Ли
Тринити Колледж
Среда, 6 ноября 1805 г.

Моя дорогая Августа! Как и можно было предположить, жизнь в колледже мне очень понравилась, особенно потому, что я избежал оков или, скорее, пут своего домашнего притеснителя – госпожи Байрон, которая оставалась для меня напастью, покуда я жил дома в июне и сентябре. Теперь самым чудесным образом я поместился в сверхвеликолепных комнатах, имея по одну сторону от себя своего руководителя, а по другую – старого профессора, что заметно сдерживает мою жизненную энергию. Мне положены 500 фунтов в год, слуга и лошадь, так что чувствую себя независимым, словно немецкий принц, который чеканит собственную монету, или вождь племени ироки, у которого монет не водится, но зато есть нечто более драгоценное – свобода. Я говорю с таким восторгом об этой Богине, поскольку моя милая матушка была сущим деспотом. Боюсь, что кое-какие проявления собственного нрава и твердое намерение более не подчиняться безрассудным требованиям (или терпеть оскорбления, которые обычно следовали за отказом исполнять ее требования, неважно, разумные или не разумные) нанесли большую обиду, как я могу судить по двум крайне серьезным письмам из суда в Саутвелле, пришедшим во вторник: почему я не прогоню своего слугу (не доверять которому у меня нет оснований и которого наилучшим образом рекомендовал прежний хозяин), когда она велела это сделать по какому-то капризу, пришедшему ей в голову? Я ответил на послание, составленное в изысканных выражениях, суровым письмом, так рассердившим ее светлость, что, прочитав; она мне вернула его в конверте, не прибавив ни единого слова в ответ.
Письмо и мой ответ ты увидишь, когда мы встретимся в следующий раз, и тогда ты сможешь сама судить о сравнительных достоинствах того и другого. Пусть себе пишет свои героические оды, пока не остынет, я не стану обращать на это ни малейшего внимания. Ее поведение в отношении ко мне за последние два года не заслуживает сыновней любви или привязанности. Здесь мне хорошо; пользуясь условиями колледжа, я буду жить весело, но без излишеств. Вряд ли следует говорить тебе, что этим я ничуть не обязан леди Б., ибо все это – на мои собственные средства, а она не дала ни пенни из своего кармана. Обстановка уже оплачена, а она прибавила кое-что к своим доходам, о чем я не жалею ни в малейшей степени; я желаю ей быть счастливой, но не желаю находиться с ней в непосредственной близости. Все прелести ее общества я испытал на себе до последнего предела, и, надеюсь, в следующий раз мы встретимся более душевно, а быть может, и не встретимся вообще.
Но зачем я говорю о встрече? Ее характер исключает всякую мысль о счастье, поэтому в будущем я стану избегать ее гостеприимный кров, хотя она имела глупость думать, будто станет распоряжаться у меня в доме, когда я достигну [совершеннолетия?]. Должен извиниться перед тобой за [скучное?] письмо, но, [по правде?] говоря, [последствия?] вчерашнего кларета еще не выветрились у меня из головы, поскольку ужинал я в большой компании. Полагаю, что болван Хэнсон на своем пошлом языке, говоря “красивенький”, хотел сказать не “толстый”, а “веселый”, ибо я не только не прибавил в весе, но, напротив, потерял целый фунт за неделю и постоянно взвешиваюсь.
Прощай, дражайшая Августа [подпись отрезана].

Элизабет Бриджит Пигот
Тринити Колледж
5 июля 1807 г.

Со времени моего последнего письма я решил провести еще один год у Гранты, поскольку комнаты мои отделаны в великолепном стиле, появляются старые друзья и я завел много новых; в результате склонности мои неумолимо влекут меня вперед, и я вернусь в колледж в октябре, если останусь жив. Все это время я вел жизнь самую что ни есть рассеянную: каждый день – новый выезд, зван на столько обедов и проч. и проч., что выполнить все это нет никакой возможности. Пишу с мыслью о бутылке бордо и со слезами на глазах, ибо только что распрощался со своим “носителем халцедона”, который провел со мной весь вечер. Так как это была моя последняя беседа, я отложил назначенные встречи, чтобы посвятить Священный день отдохновенья дружбе. Сейчас на время расстался с Эдлстоном, и в душе – хаос надежд и печали. Завтра отправляюсь в Лондон. Ответ пишите на адрес “Гордонз-отель, Элбемарл-стрит” – там я и буду пребывать во время своего визита в метрополию.
Я рад чрезвычайно, что Вы заинтересовались моим protege: с тех пор как я поступил в Тринити Колледж в октябре 1805 года, он был моим постоянным спутником. Поначалу мое вниманье привлек его голос, выраженье лица подтвердило первое впечатление, и, наконец, манеры его навсегда привязали меня к нему. В октябре он отправляется в один торговый дом в город, и, возможно, мы не увидимся вплоть до моего совершеннолетия, и тогда я предоставлю ему выбор: или войти со мной в интерес в качестве делового партнера, или же поселиться вместе. Несомненно, в нынешнем расположении духа он бы предпочел последнее, но за оставшееся время еще может переменить свое мнение – во всяком случае, решать будет он. Я, вне всякого сомнения, люблю его больше, чем кого бы то ни было на свете, и ни время, ни расстояние нимало не повлияли на мою обычно столь переменчивую натуру. Короче говоря, мы заставим покраснеть леди Батлер и мисс Понсонби, смутим души Пилада и Ореста, ибо нам нужна развязка в стиле Ниса и Эвриала, на фоне которой поблекнет прощание Давида и Ионафана. Он, несомненно, сильнее привязан ко мне, чем я к нему. Пока я был в Кембридже, мы встречались каждый день, зимой и летом, не скучали ни одно мгновенье и всякий раз расставались все с большей неохотой. Надеюсь, как-нибудь Вы увидите нас вместе. Он единственное существо на свете, кое я поистине ценю, хотя нравятся мне многие.
Здесь на днях был маркиз Тависток. Поужинали у его наставника – партия вигов в чистом виде. Здесь сейчас собралась сильная оппозиция – в октябре к нам присоединятся лорд Хартингтон, герцог Ленстер и т. д. и т. д., так что все будет великолепно. Сейчас здесь отовсюду доносится музыка. Со мной произошла очередная “неприятность”: опрокинул соусник на колени одной дамы – вышло очень глупо – присутствовавшие ухмылялись – черт с ними! Кстати, как это ни грустно, пью каждый день и сейчас еще не совсем протрезвел – но зато не притрагиваюсь к мясу, ем только рыбу, суп и овощи, вследствие чего не причиняю особого вреда своему здоровью. Эти кембриджцы – унылые твари!
Учтите: мы твердо решили исправиться в январе. Здесь скучная круговерть развлечений, но я доволен, презираю Саутвелл. Хорошо ли идет продажа у Риджа? Или старички протестуют? Что купили дамы?
В церкви святой Марии увидел девушку, так похожую на Энн, что я решил, будто это она, – ничего подобного. Дама уставилась на меня, я – на нее, я покраснел, она же – нет! Грустно. Жаль, что женщины так нескромны. Размышленья о женщинах наводят меня на мысль о моем терьере – Фэнни, как там она? Болит голова, пойду-ка лучше спать, а то завтра поутру отправляться в дорогу. Мой protege завтракает со мной – предстоящая разлука, а скорее – Саутвелл, портят аппетит. Запомните: я ненавижу Саутвелл.
Ваш и проч.

Элизабет Бриджит Пигот
Гордонз Отель
13 июля 1807 г.

Вы пишете просто замечательные послания, показывая кукиш иным моим корреспондентам со всеми их нелепыми просьбами простить “их полную неосведомленность”, – Вы же присылаете восхитительный почтовый багаж... Я попал в бесконечный водоворот развлечений (однако очень приятный при всем при том) и, как ни странно, худею, сейчас мой вес – намного меньше одиннадцати стоунов (Около 70 кг. – Прим, перев.). Проживу в городе с месяц, может, шесть недель, съезжу в Эссекс, а потом мой светлый лик дня на три, в виде большой любезности, осветит Саутвелл – но ничто на свете никогда не заставит меня жить там постоянно. В октябре определенно возвращаюсь в Кембридж; там будет необычайно весело, но вообще-то мне нужно бросать университет. В Кембридже со мной произошло чрезвычайное происшествие: появилась девица, так похожая на N, что только самый тщательный осмотр мог бы заставить меня разувериться. Жаль, что я не спросил ее, не бывала ли она в X.
Черт подери, сколько там экземпляров у Риджа? Продать пятьдесят штук за две недели – это, наверное, неплохо. Я слышал, что книжка есть во многих лондонских лавках, а Кросби разослал экземпляры на основные курорты. Нравятся стихи в Саутвелле или нет?.. Жаль, что мой Боцман не проглотил Дамона! Как там Брэн? Клянусь богами, Брэн должен был бы быть графом в Святой Римской империи.
Вы проводите свои дни в деревне, и посему вести из Лондона вряд ли могут показаться Вам интересными; вся эта хроника светских раутов и распрей; пары вальсирующие и боксирующие, крикет и карты, дебаты в парламенте и детали в политике, мастерские, маскарады, заведение на улице Арджайл, речные заезды, любовные сплетни, лотереи, Брукс, Бонапарт, оперные певцы, уличные ораторы, женщины, вино, восковые фигуры, войсковые амуры – никак не согласуются с Вашими представлениями о “приличии” и другими глупыми словами, которые не входят в наш словарь.
Ах, Саутвелл, Саутвелл, как я счастлив покинуть тебя, и как же я проклинаю те тягостные часы, которые растянулись на целые месяцы, что я влачил среди индейцев-могавков, населяющих твой крааль! Не жалею я лишь о том, что столь заметно потерял в весе: теперь могу влезть в панталоны в обтяжку и тем самым ни в чем не уступлю стройному современному beau, хотя, к сожалению, должен сказать, что среди английских джентльменов сейчас модно быть толстым, так что мне говорят, что я до модного веса недобираю почти четырнадцать фунтов. Однако вместо того, чтоб расползаться вширь, я худею, что само по себе удивительно, ибо упражнения, требующие физического напряжения, в Лондоне делать невозможно, но я приписываю это явление духоте на званых и семейных вечерах. Сегодня утром (т. е. четырнадцатого, это письмо я начал вчера) получил письмо от Риджа: он сообщает, что стихи расходятся превосходно, посланные в город семьдесят пять экземпляров уже разошлись и заказ еще на пятьдесят выполнен в тот же день, когда он отослал свое посланье, а рекламные листки не напечатаны еще наполовину! Прощай.
P. S. Лорд Карлайль, получив мои стихи, прислал, не раскрыв книги, довольно приличное письмо, но с тех пор я не получал от него известий. Мнения его я не знаю и не ценю, а если оно окажется хоть в малой степени дерзким, я зачислю его в одну ; компанию с Батлером и столь же достойной публикой. Сейчас он в Йоркшире, бедняга, и очень болен. Он написал, что у него нет времени прочесть содержимое, однако он счел необходимым незамедлительно подтвердить получение тома. Возможно, граф “не терпит брата возле трона”, в таком случае я заставлю скипетр дрогнуть в его руке!

Элизабет Бриджит Пигот
Тринити Колледж, Кембридж
26 октября 1807 г.

Дорогая Элизабет! Измучившись сиденьем до четырех утра – по собственной воле, – я взялся за перо, с тем чтоб узнать, как Ваша светлость, а с нею и другие знакомые мне дамы пребывают в средоточии своего архиепископального величия. Я понимаю, что заслужил всяческое порицание за то, что по небрежности не писал Вам чаще, но когда в продолжение последних трех месяцев только и делаешь, что скачешь по стране, возможно ли исполнять обязанности корреспондента? В ближайшие полгода буду сидеть на одном месте, такой же худой, как обычно (со времени последнего своего похудания я не потолстел ни на унцию), и в лучшем расположении духа, ибо в конце концов Саутвелл – отвратительное место. Благодарю святого Доминика, что с ним покончено: два раза я находился на расстоянии восьми миль от Саутвелла и не мог заставить себя поехать туда, чтоб задыхаться в его тяжелой атмосфере. Здесь тоже мерзко: гнусный шум и пьянка, гольф, бургундское, охота, математика, Ньюмаркет, состязания и разные бесчинства. И все же это рай по сравнению с бесконечным уныньем Саутвелла. Какая жалкая участь: только и делать, что заводить любовниц, врагов и сочинять стихи!
В январе (но это, умоляю, пусть останется строго entre nous, иначе моя гонительница-мать тут же бросит томагавк на первый же мой интересный прожект) собираюсь на четыре или пять месяцев к морю с моим кузеном капитаном Беттсвортом. Он командует “Тартаром”, замечательнейшим фрегатом нашего флота. Я много повидал, а теперь хочу взглянуть на морскую жизнь. Судя по всему, мы поплывем к Средиземному морю или же в Западную Индию – а то и к черту на рога, и если представится возможность совершить последнее, Беттсворт обязательно ею воспользуется: у него на теле двадцать четыре раны и еще есть письмо от покойного лорда Нельсона, подтверждающее, что Беттсворт – единственный офицер во всем флоте, у которого ран больше, чем у самого адмирала.
У меня новый друг, наилучшее существо в мире – дрессированный медведь. Когда я его сюда привез, все стали спрашивать, что я с ним собираюсь делать, а я отвечал: “Он будет представлять профессуру”. Шерард объяснит смысл сей фразы, если она кому-либо покажется двусмысленной. Мой ответ им не понравился. Здесь было несколько приемов, а сегодня вечером сборище жокеев, игроков, боксеров, авторов, поэтов и священников ужинает у меня – весьма достойная смесь, но в общем все они ладят друг с другом. Что касается меня, я блистаю во всем, кроме верховой езды; кстати говоря, на днях опять вылетел из седла.
Поблагодарите брата от моего имени за трактат. Я написал двести четырнадцать страниц романа, одну поэму на триста восемьдесят строк (выйдет без подписи, только с примечаниями, через несколько недель), 560 строк о Босуортском поле и 250 строк для другой рифмованной поэмы – это не считая полдюжины более мелких вещей. Поэма, которую я собираюсь опубликовать, – сатира. Кстати, меня до небес захвалили в “Критическом обозрении” и жестоко обругали в другом журнале. Мне говорят, тем лучше для продажи книги: когда идет спор, никак нельзя забыть книгу. Кроме того, лучшие умы мира сего получали по заслугам, и да не избегнет чаша сия и более скромных людей, – так что я сношу все как философ. Странно, что два противоположных критических отзыва вышли в один день, и на пяти ругательных страницах мой цензор в поддержку своего мнения приводит лишь две строки из разных стихов. Правильнее было бы процитировать отрывки подлиннее и попробовать превратить их в нелепость, а голословное обвинение – это еще не доказательство. А с другой стороны – семь страниц восторгов, однако моя скромность не позволяет мне распространяться на этот счет. Adieu.
P. S. Пишите, пишите и еще раз – пишите!

Джову Хэнсону
Ньюстедское аббатство
18 ноября 1808 г.

Уважаемый сэр, я был поистине счастлив, узнав о том, что здоровье Ваше поправилось. Что касается моих дел, то тут, я уверен, вы приложите все необходимые усилия, и, хотя я и был бы рад отделаться от своей ланкаширской собственности, получив взамен соответствующую денежную мзду, я не предприму подобных шагов без доброго совета и самого основательного размышления.
Весной, как я уже сообщал Вам, я отправляюсь за границу. К тому есть много причин. Во-первых, хочу изучить Индию и азиатскую политику и нравы. Я молод, вполне здоров и умерен в житейских привычках. Модные ныне развлеченья не влекут меня. Я твердо намерен охватить более широкое поле жизни, чем это обычно принято у путешественников. Если вернусь, сужденья мои будут более зрелыми и я еще успею заняться политикой. Что касается расходов, то путешествие по Востоку сопряжено скорее с неудобствами, нежели с расходами: в отличие от прогулки по Европе на Востоке ждут испытанья, а риск растратить деньги незначителен. Если же я останусь здесь, то мне нужен будет собственный дом в городе и отдельный дом для миссис Байрон, придется держать лошадей и проч. и проч. Если я поеду за границу, миссис Байрон переедет в Ньюстед, таким образом отпадет огромная статья расходов и к тому же не придется содержать лошадей. Поездка в Индию займет у меня шесть месяцев, и, даже если у меня будет дюжина слуг, на это не уйдет и пятисот фунтов. Вы не можете не согласиться, что столь длительное пребывание в Англии ввело бы меня в расходы, в четыре раза превышающие эти пятьсот фунтов. Я написал в правительство с целью получить рекомендательные письма, а также разрешение от Компании, так что, как видите, я не шучу.
Оплатите мои долги: судя по всему, наберется тысяч двенадцать, и еще мне потребуется для начала примерно тысячи три или четыре по кредитному счету через агента в Бенгали. И все это Вы должны как-то устроить. Если мои ресурсы не соответствуют таким расходам, придется продавать, но не Ньюстедское аббатство. Следующему лорду Байрону я хочу оставить хотя бы это. Долги надо оплатить по возможности в феврале. Все свои дела я оставляю на попечение доверенных лиц, из коих, с Вашего согласия, Вы будете первым, далее идет мистер Паркер, относительно еще двух я не принял окончательного решения.
Пожалуйста, не сочтите за труд ответить поскорее. Передайте поклон миссис Хэнсон, с коей я надеюсь увидеться по ее возвращении, а также нежные пожелания юной даме. Примите мои уверения и проч.
Байрон